Ай бо!
Нас встречали, будто свадьбу,
ту,
что ждали целый век.
Нам кричали:
«Ай бо!..»
«Ай бо!..»
«Ай бо!..»
«Белый человек!..»
«Ай бо!..» —
крик до одуренья.
«Ай бо!..» —
всколыхнулся день.
И глядела вся деревня
на диковинных людей.
«Ай бо!..» —
вздохи-пересуды…
А мальчишки на мосту
так шикарно белозубы,
словно —
лампочки во рту.
«Ай бо!..» —
пискнуть не забыли…
Сквозь тропическую слизь
ай бо,
серые от пыли,
по Нигерии тряслись.
Было душно.
Было банно.
И, предчувствуя предел,
мы сидели
в недрах бара
посреди сплошных Отелл.
«Ай бо!..» —
слышалось вдогонку…
Рынок
жару поддавал!
Пышнотелая торговка
воспевала свой товар.
Нам он был не нужен вовсе.
Но смешила без конца, —
как в Одессе,
на Привозе, —
яростная хрипотца.
И наваливалось лето.
И лежал базар,
сочась.
было очень много света.
Много солнца…
А сейчас
есть официант стерильный.
И на столике – цветок.
Есть размеренный,
старинный,
европейский холодок.
Есть приземистое небо.
И глядящий круто вверх —
белый
от большого снега
ай бо —
белый человек.
Голос африканского поэта
Испуг читаю
в ваших синих взорах.
Слова читаю:
«Боже, пронеси!..»
У нас,
как у испытанных боксеров,
почти у всех —
приплюснуты носы.
И взгляд упрям.
И губы – в изобилье.
На внешность
я не жалуюсь творцу.
Ведь если б вас
так терпеливо били!
Так тщательно
хлестали по лицу!
Так показательно
гноили в трюмах!..
Но в гуле
изменившейся судьбы
для вас —
велеречивых и угрюмых,
мы до сих пор —
как беглые рабы!..
Мы не забыли вашего урока,
цветистых притч
о зле и о добре.
Мы – черные.
Как пашня.
Как дорога.
Мы – черные.
Как чернь
на серебре…
И над планетой —
вечною и бедной —
я возношу
свой обожженный торс.
И свято верю в то,
что дьявол —
белый.
И в то,
что черный —
бог Исус Христос.
Запомните,
глаза привычно пяля
в торжественность
соборной полутьмы:
чернеют не от времени
распятья!
Они
хотят быть черными.
Как мы!..
До гроба буду
белою вороной
я – черный —
в ваших пестрых городах.
И все-таки, —
грозой пророкотав, —
взойдет мой голос
над землей огромной!
«Клубок дала волшебница…»
Клубок дала волшебница.
– Иди за ним! —
промолвила…
Тайга о чем-то шепчется.
На большаках —
промоины.
Река грозит порогами.
Пугает небо ямами.
Бежит клубочек
тропками,
где змеи
бредят ядами.
Спешит клубочек-искорка
то льдинами,
то сопками.
И вдруг посмотрит искоса:
иду ли я,
способен ли?
По краешку,
над пропастью,
над суетой,
над робостью,
над позднею охотою,
над сытою зевотою.
То по асфальту
бодрому,
по отблеску,
по отзвуку.
То в гору —
будто по?д гору,
то по? морю —
как посуху.
По тундрам подмороженным,
по осыпям,
по насыпям,
по городам взъерошенным,
по островам неназванным
клубок веселый
катится…
«Надо верить в обычное…»
Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
здраво.
У поэтов
с убийцами,
в сущности,
равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись
в наслоенье мотивов…
Мы не помним
царей.
Помним:
были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные,
нервные,
святые «блюстители долга».
Ну, подумаешь,
невидаль:
однажды вспылили —
и только!
За могильной оградою
все обвиненья
напрасны…
Пахнут
их
биографии
лишь
типографскою
краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными…
Так что цельтесь
в поэтов —
и вы попадете
в историю!