Монолог царя зверей
В катакомбах музея
пылится пастушья свирель,
бивень мамонта,
зуб кашалота
и прочие цацки…
Человек!
Ты послушай Царя
терпеливых зверей.
И прости, что слова мои
будут звучать не по-царски.
Я —
последний из львов.
Но пускай за меня говорят —
лань
в объятьях капкана,
ползучего смога
громадность.
И дельфинья семья,
за которой неделю подряд
с вертолета охотился ты.
Чтоб развеяться малость.
Пусть тебе повстречается голубь,
хлебнувший отрав,
муравейник сожженный,
разрытые норы барсучьи,
оглушенная семга,
дрожащий от страха жираф,
и подстреленный лебедь,
и чайки —
по горло в мазуте.
Пусть они голосят,
вопрошая карающий век.
Пусть они стороною обходят
любую машину…
Ты —
бесспорно – вершина природы,
мой брат, человек.
Только
где и когда ты встречал
без подножья
вершину?
Ты командуешь миром.
Пророчишь.
Стоишь у руля.
Ты – хозяин.
Мы спорить с тобой
не хотим и не можем.
Но без нас, —
ты представь! —
разве будет землею
земля?
Но без нас, —
ты пойми! —
разве море
останется морем?
Будут жить на бетонном безмолвьи
одни слизняки.
Океан разольется
огромной протухшею лужей!
Я тебя не пугаю.
Но очень уж сети
крепки.
И растет скорострельность
твоих замечательных
ружей.
Все твое на планете!
А нашего —
нет ничего.
Так устроена жизнь.
Мы уже лишь на чучела
сгожи.
Зоопарки твои превосходны. —
Да жаль одного:
мы в твоих зоопарках
давно на себя
не похожи…
Так устроена жизнь.
Мы поладить с тобой не смогли.
Нашу поступь неслышную
тихие сумраки спрячут.
Мы уходим в историю
этой печальной земли.
Человечьи детеныши
вспомнят о нас.
И заплачут…
Мы —
пушистые глыбы тепла.
Мы —
живое зверье.
Может, правда, что день ото дня
мир становится злее!..
Вот глядит на тебя
поредевшее царство мое.
Не мигая, глядит.
И почти ни о чем не жалея.
И совсем ничего не прося.
Ни за что ни коря.
Видно, в хоботы, ласты и когти
судьба не дается…
Я
с седеющей гривы
срываю корону Царя!
И реву от бессилья…
А что мне еще остается?
Детскому хирургу Вячеславу Францеву
Прошу простить,
хирург,
коль я не так спросил:
но Вам
хватает рук,
но Вам
хватает сил?
Наверно,
Вы должны, —
крутясь в эфирной мгле, —
поверить,
что больны
все дети на земле.
И этот странный круг
очерчивал не я…
Вы знаете, хирург,
законы бытия:
смертельная болезнь
у каждого из нас.
Нам тоже в землю
лечь
придется в некий час.
Не даст воды живой
знакомый чародей.
Предел у сердца —
свой…
Но Вам
несут детей!
Звенящих, как стекло.
Изведавших пока
лишь доброе тепло
грудного молока.
Беспомощных несут.
Прозрачных, будто зной…
Вы —
их последний суд.
И божий.
И земной…
Спасите их,
хирург!
Верните их,
мастак!
Проверьте все:
«А вдруг!..»
«А вот!..»
«А если так!..»
Закон беды жесток.
У спящего мальца
и кожа —
как пыльца.
И сердце —
с ноготок.
Понятно Вам давно:
парнишка – не жилец.
Но в сотый раз
дано
себя
не пожалеть!..
Легко сказать:
«Начнем…»
И медлить.
И тянуть.
Так глупо,
словно днем
у берега тонуть.
Под гул колоколов.
Под ветром ледяным…
А Вам
хватает слов
все объяснять
родным?
Глядеть на них в тоске.
Симптомы называть.
Предсердье рисовать
на маленьком листке.
Распутывать клубок.
Бессмысленно курить.
И глухо говорить:
«Пока что…
Я не бог…»
И вновь —
себе во вред —
себя
переступать!..
…Вам
хватит сигарет,
чтоб до утра
не спать?